Марди и путешествие туда - Герман Мелвилл

Он происходил из славного рода. В его бесконечной родословной насчитывались десятки божеств, неисчислимые короли и множество великих героев, вождей и жрецов. Но лично он давал неверное представление о своём происхождении, являя собой совсем не карлика, вопреки облику своей низкорослой расы. Он возвышался, как пальма, чьи массивные ветви своими шелковистыми краями свисали не менее изящно, чем локоны Медиа свисали на его благородный лоб. Сильны были его руки, владевшие дубинкой или мечущие копьё и способные, полагаю, обвить талию девы.

Итак, достаточно про Медиа. Наступил черёд его острова. В нашей приятной экскурсии мы увидели его небольшим отдельным круглым миром, наполненным красотой, словно сад, пестреющим очаровательными рощами, политым стекающими ручьями и окаймлённым по всему периметру пальмами, чьи корни питались водой. И хотя пальмами изобиловали другие части Архипелага, но плоды хлебного дерева произрастали только в Одо. Примечательное обстоятельство наличествовало в этих регионах, где соседние острова располагались недалеко друг от друга, но отличались по составу почв, что определяло обильный урожай фруктов на одном острове и скудный на другом. Но Одо также славился гуавами, аромат которых был подобен аромату раскрытых губ, и своим виноградом, соки которого вызвали много смеха и много стонов.

Около города, где жил Медиа, находилось несколько видов других жилищ Одо. Высшие классы проживали здесь и там в отдельных домашних хозяйствах, но не как отшельники.

Некоторые устраивались самостоятельно в прохладных, дрожащих лонах рощ. Другие, пожелавшие себе морской близости, рисковали жить на берегу в небольших верандах из бамбука, откуда утром они выскакивали с весёлыми криками и шли погружаться в освежающую ванну, пенистый край которой был порогом их жилья. Остальные, как птицы, устроили свои гнёзда среди лесных укромных уголков древесной кроны, ниже которой в туманной зелени лежало погружённое в томление пульсирующее сердце острова.

Так жили вожди и знаменитости. Основной народ, включая рабов и рабов-военнопленных, удерживаемых в неволе, жил в тайных местах, которые трудно было обнаружить. Отсюда получалось, что для незнакомца весь остров выглядел беззаботным и красивым. Глубоко среди ущелий и скал эти существа жили в зловонных норах, загонах для скота, нечеловеческом жилье или построенном ими сообща из гнилых ветвей – рубить деревья им было запрещено, – чьи заплесневелые сердцевины проели паразиты. Боясь чумных инфекций, порождаемых этой грязью, вожди Одо редко следовали этим путём и, оглядывая пределы своих зелёных пристанищ, наливая своё вино и отщипывая от садов лучшее, удивлялись, как эти свиньи могли ползать в болоте и иметь такие болезненные щёки. Но те не искали лучшего жилья, они никогда не искали способа из этого болота выбраться, в открытую не отказывались от работы в садах и не оспаривали полномочий, которые обрекали их на тяжёлую работу и мёртвую жизнь. Печальное зрелище – видеть этих сутулых рабов, склонившихся в своих траншеях: искусственных, числом в три, и концентрических, почти совсем опоясывающих остров. И здесь, питаемая илистым суглинком и любезно окропляемая росой с небес и горьким людским потом, выращивалась рассада питательного таро.

Тяжёлый труд – удел человека; тяжёлый труд мозга или тяжёлый труд рук – это груз больший, чем пустота и грех безделья. Но когда человек тяжело трудится и умертвляет себя ради хозяев, которые отказывают ему в жизни, которую он же им и обеспечивает, – тогда, тогда кричит душа и лопаются все жилы. Такой была участь этих бедных рабов. И немногие из них могли выбирать, оказаться или нет в участи скота.

Теперь нужно сказать, что Одо вовсе не был землёй чистой радости и, более того, тем Одо, чьи младенцы сосали груди, откуда текло сладкое молоко, – Одо, в чьих сокровенных уголках, в задумчивых тёмных рощах, вы, проходя, слышали множество мрачных криков и голосов, проклинающих Медиа. Там людей бичевали; их преступление состояло в ереси; ереси, в которой Медиа не был полубогом. Об этом они и вопили. Их отцы вопили прежде; их отцы, мучаясь, говорили: «Мы счастливы стонать, чтобы могли радоваться дети наших детей». Но их внуки тоже стонали. Всё так же они повторяли путь предыдущих поколений и громко клялись: «Яма, вырытая для нас, помогает важному делу».

Но позвольте всё пропустить. Смотрящему со стороны и постоянно пребывающему на праздниках Одо казался счастливой землёй. Пальмы качаются – но тут и там вы видите опалённых и сражённых параличом; цветы цветут – но мёртв и разлагается посадивший их; волны весело накатывают на берег – но затем, отступая, они иногда оставляют позади себя кости, смешанные с раковинами.

Но, помимо этих, никаких признаков смерти не замечалось по всему острову. Люди в Одо ведь жили? Был ли там фонтан молодости Понсе де Леона? Рядом с собой и далее вы не видели рядовых могил, никаких поколений, собранных в склепах. В Одо ни один жестокий набоб не спал под нежной эпитафией, никакое «покойся с миром» не дразнило проклятого грешника; никакое «помни о смерти» не убеждало человека жить в своё время как следует. Здесь Смерть скрывала его череп, и скрывала его в море, общем склепе Одо. Не прах к праху, но прах к морю; не катафалки, а каноэ. Все, кто умирал на том острове, вывозились за внешний риф и там погребались с родителями своих родителей. Поэтому приходила мысль, что в ветреные ночи, когда вокруг островов высоко к небесам взлетала стойкая и белая пена рифа, то там и тогда она под своим журчанием хранила и опекала мириады находившихся в океане – могиле.

Но зачем было устраивать эти водные похороны?

Одо был слишком небольшим островом, и должны ли были живые освобождать дорогу мёртвым, и можно ли было небольшую колонию живых смещать мрачными хозяевами смерти, подобно тому как измождённые племена Тамерлана заполонили ханские пастбища?

Тогда и сказали эти островитяне: «Почему разложение свиньи в почве приносит нам урожай? Мы не станем собирать наш виноград с могил. Эта земля – урна для цветов, а не для пепла».

Они сказали, что Оро, великий, сделал кладбищем море. И что может стать более славной могилой? Был ли Мавзол более возвышен погребением? Или церковные лампады, которые горят перед могилой Шарлеманя, являют больше великолепия, чем все звёзды, светящие моряку, потерпевшему крушение?

Но хватит о мёртвых; люди пожимают плечами, и любви нет к этой теме в их компании; хотя все мы скоро будем в ней товарищами.

Глава LX IV

Йилла исчезает

Какое-то время мы были счастливы в Одо – Йилла и я на нашем островке. Но жемчуг на её груди пылал более радостно, чем розы на её щеках, хотя со временем они уменьшились и исчезли; и бледным как смерть становился её взгляд, когда она бормотала про водовороты и мхи. Как же ожесточалась моя душа, когда Йилла вспоминала при мне о жреце Алиме! Но день за днём, пока кружилось вокруг меня всё её волшебство, вся скрытая суть её существа представала всё более прекрасной и загадочной. Слился ли я с духом? Часто я думал, что рай настиг меня на земле и что Йилла была поистине ангелом и, следовательно, таинства освящали её.

Но как же мимолётны наши радости! Штормы следуют за яркими рассветами. Долгие воспоминания о мимолётных событиях, печальные мысли о радостных часах – как близки вы всему человечеству! Когда мы счастливы, делаем ли мы паузу и говорим: «Вот сейчас разве не счастлива моя душа?» Нет: счастье редко кажется счастьем, если не вспоминается в горькие часы. Чтобы увидеть цветочный пейзаж, вы должны созерцать его издали.

Часы и дни пронеслись одним кратким радостным мигом. Феерический дом в феерической лагуне, лесной тишине и сердечном покое. О, Йилла, Йилла! Все леса отзывались эхом дикого пространства, дикого леса моей дикой души. «Йилла! Йилла!» – кричали маленькие странные голоса во мне, и всегда, и далеко и глубоко, они отзывались эхом.

Дни прошли. И однажды утром я увидел жилище